Ильичёв В.Д.

Заведующий лабораторией экологии и управления поведением птиц,

Российская Академия наук, ИПЭЭ им. А.Н. Северцова,

проф., д.б.н., академик РЭА, МАНЭБ;

г. Москва, 117071, Ленинский пр., 33. Тел. (495) 954-55-34

(Рукопись оформил школьник 7-го класса ср. школы № 114 г. Уфы Д.И. Люкевич)

// Башкирский орнитологический вестник. 2006. № 3. С. 1-8.

   Константин Степанович Никифорук сыграл в моей жизни и выборе зоолого-экологической профессии выдающуюся роль. И я никогда об этом не забываю.

Мой отец лесовод, заведующий кафедрой лесоводства и декан лесного факультета Башкирского сельскохозяйственного института, всегда поощрял мои ранние увлечения биологией, которые я стал проявлять, начиная с первых лет. Уже в те годы отец вывозил меня на Непейцевскую лесную дачу, где он проводил эксперименты с интродукцией лесных пород в условиях Башкирии. Сейчас Непейцево стало районом города Уфы, потеряв при этом всю свою уникальность и привлекательность. В предвоенные и военные годы это был малопосещаемый людьми участок леса с отдельными парковыми вкраплениями.

   Когда я немного подрос, отец решил познакомить меня с сотрудниками кафедры зоологии лесного факультета, которую возглавлял Константин Степанович Никифорук. Не помню, в каком тогда звании он пребывал. Кажется, он был заведующий кафедрой и доцентом. Хотя это последнее никак не соответствовало его энциклопедическим знаниям в области зоологии и дарвинизма, которые он накопил за десятилетия преподавательской работы.

Обладая пытливым и любознательным умом, он живо интересовался всеми последними достижениями науки, близко общался с учёными Зоологического института Академии наук, работающими в области энтомологии.

   Именно в этой узкой области он напряжённо работал и сам, изучая, прежде всего, диких пчёл Башкирии; не только тех, которые обитают в дуплах деревьев и закладывают там свои соты, но также и десятки других видов, которые устраивают свои гнёзда в подземных норках и живут там немногочисленными группами.

   Константина Степановича всегда интересовала экология этих видов пчел в связи их контактами с дикорастущими цветами-медоносами. Занимаясь этой тематикой, он в совершенстве освоил ботаническую компоненту и выполнял свои исследования не только как энтомолог, но одновременно и как ботаник.

   Постоянно путешествуя по различным регионам Башкортостана, Константин Степанович собрал обширный эколого-зоологический материал и начал обобщать его с прицелом на подготовку докторской диссертации. Именно так ему посоветовали ведущие энтомологи Зоологического института, которым он показал собранный материал, и рассказал о сделанных им обобщениях экологического характера.

Насколько мне известно мнение «зиновцев», Константин Степанович работал на уровне доктора наук, и его беда заключалась лишь в том, что он промешкал с написанием докторской диссертации.

Заметки и тексты, которые он оставил, работая по «пчелино-ботанической» тематике, составили, кроме нескольких статей, небольшую книгу, которую уже тогда можно было развернуть в докторскую диссертацию, дописав и расширив отдельные главы. Но он этого не сделал, прежде всего из-за сверхтребовательности к самому себе.

   Когда я подрос и стал постоянным посетителем его кафедры, а также домашним визитером, мы неоднократно разговаривали с ним на тему ответственности ученого. Как и другие представители его поколения, Константин Степанович относился к этому очень серьезно. В результате остались неопубликованными обширные материалы, собранные им во время экспедиций по Башкортостану.

Конечно, сверхтребовательность ученого вызывала у меня, тогда школьника, огромное уважение, но когда я повзрослел и пережил кончину Константина Степановича, я понял, что у такой сверхтребовательности имеется и другая сторона. Как бы ни был требователен ученый к себе и своей работе, он никогда не должен забывать о том, что он оставит свои достижения будущим поколениям. Особенно в той узкой области, в которой часто работают уникальные специалисты — экологические энтомологи.

   Продолжая разговор о Константине Степановиче, я вспоминаю свое первое появление на его кафедре, расположенной в старом здании Башсельхозинститута, на углу улиц Карла Маркса и Пушкина. Здесь я вскоре стал своим человеком и постоянно просматривал коллекционный материал по птицам. Хотя я тогда был школьником младших классов и учился в школе № 11 вместе с Б.М. Миркиным, мне доверяли просмотр новых сборов и помощь в работе с коллекциями.

В это время на кафедре состоял в штате и интенсивно работал в качестве сборщика коллектора Михаил Яковлевич Волков. До этого он провел трудную жизнь как сборщик зоологических коллекций на Дальнем Востоке и в Манчжурии. Коллекционное дело он изучил в совершенстве и был ценнейшим сотрудником кафедры и созданного при ней Зоологического музея.

   Вокруг Михаила Яковлевича Волкова группировались охотники и любители природы, которые поставляли разнообразный таксидермический материал. Кстати, и сам он был не только первоклассным таксидермистом, но еще и специалистом по добыванию полевого материала, хорошим полевым охотником и коллекционером. Среди учеников Михаила Яковлевича заметной фигурой был Владимир Ершов, выросший в известного специалиста. К ученикам Михаила Яковлевича отношу себя и я.

   Мне особенно дороги воспоминания о подвальной квартирке Михаила Яковлевича, где они вместе ютились с женой Верой, приехав в Башкортостан с Дальнего Востока. В этом подвальчике, расположенном сбоку от входа в нынешний Башкирский театр оперы и балета, официально находилась мастерская по изготовлению кукол, используемых в работе расположенного этажом выше Кукольного театра.

    Немногочисленная семья Волковых в изготовлении тряпичных «артистов» преуспела настолько, что их изделия стали демонстрироваться не только в Башкортостане, но и в других регионах. Даже в Москве и в других столичных городах. Волковские изделия отличались, если так можно выразиться, натуральностью, так как внешне они напоминали реальных животных — волка, медведя, лисицу, барсука, разных птиц. Покрывал свои изделия Михаил Яковлевич настоящими шкурами. Все это очень нравилось маленьким и взрослым посетителям Кукольного театра.

    Таким образом, посещая кафедру и постоянно общаясь с К.С. Никифоруком, я одновременно осваивал таксидермические навыки у Михаила Яковлевича Волкова, квартира которого располагалась тут же рядом по улице Пушкина против углового дома, в котором когда-то в молодости пел Ф.И. Шаляпин.

    Как и других учеников, Михаил Яковлевич брал меня с собой на полевые экскурсии. В это время я уже был школьником старших классов, и дома мне разрешалось иметь собственное ружье. Припоминаю, что это была одноствольная «Ижевка», подаренная мне родителями еще в ранние школьные годы. Но так как я относился к ней очень бережно, она сохранилась в хорошем состоянии, вплоть до моих студенческих лет, когда я подарил ее своему лаборанту, ездившему со мной в экспедиции.

   Постоянным спутником Михаила Яковлевича была зверовая лайка Ягай, купленная им в щенячьем возрасте у охотника коми. Зверь был серьезный, суровый и в обращении с людьми шуток не признавал. Слушал он только одного Михаила Яковлевича и еще Веру, которая его кормила. Все мы — молодые — для Ягая как бы не существовали. Притравлен он был, в основном, по птице и мелкому зверю, хотя Михаил Яковлевич считал, что и при встрече с медведем его пёс не спасует. Во всяком случае, я лично неоднократно видел, с каким интересом Ягай реагирует на медвежьи следы и царапины, оставленные башкирскими медведями.

    С Михаилом Яковлевичем и Ягаем мы выезжали в основном в восточную часть Башкирии по направлению железной дороги. Это объяснялось прежде всего тем, что туда легко было добраться однодневкой, в худшем случае переночевав в окрестностях станции Улу-Теляк или соседних с ней.

Ночевали мы на местных станциях, устроившись где-нибудь на станционной скамейке, и уложив Ягая под неё. Просыпались часа в три и сразу же отправлялись бродить по окрестным лесам. В те годы там было много тетеревов, а по болотинам держались утки и кулики. Естественно, что все эти поездки сопровождались так называемой научной охотой, то есть добыванием различных птиц и зверьков для музея. У Михаила Яковлевича на эти отстрелы всегда имелось специальное разрешение, и он им хорошо пользовался.

   Кроме самого Михаила Яковлевича моим спутником в таких поездках был Володя Ершов, который так же был его учеником. Сам Михаил Яковлевич давал понять, что в области таксидермии и научного коллектирования считает Володю своим ближайшим приемником. Действительно, сделанные Володей работы тогда уже производили очень хорошее впечатление, демонстрируя его таксидермическое мастерство.

   Мне припоминалась одна из наших поездок с Володей, описанная мною в научно-художественном очерке «На Дёмских разливах». В этом очерке описывался весенний прилет и вообще весеннее скопление пролетных птиц в пойме Дёмы неподалеку от города Уфы. Тогда здесь встречались на пролете многие тысячи уток и куликов, в том числе и редких. Май в этот время года на Дёме буквально потрясал обилием птиц и какой-то общей экологической благодатью. Сияло солнце, распускались почки, воздух буквально звенел от пения птиц, как уже прилетевших, так и прилетающих. Казалось, что именно здесь птицы собрались на какое-то особое празднество и приглашают людей разделить радости с ними. В моей душе это ощущение всеобщего птичьего праздника сохранилось на долгие годы.

   Однако мои зоологические экскурсии по югу Башкортостана запомнились, прежде всего, участием в экспедициях Константина Степановича Никифорука. Это было в начале 50-х годов, и в них кроме Константина Степановича участвовала его ближайшая помощница лаборантка Мирра Дмитриевна и я в качестве лаборанта на все руки, в функции которого входил широкий круг обязанностей.

Нашим единственным транспортным средством был мерин Партизан, который перевозил с места на место наш нехитрый скарб и нас самих. Ночевать мы останавливались в пустующих школах — если повезет, а если нет — то в неиспользуемых скотниках и птицефермах. На бетонный пол стелили охапки полыни, раскладывали небольшой помост или старый стол. Это многострадальное сооружение одновременно служило для Константина Степановича письменным столом, а для Мирры Дмитриевны — местом приготовления нехитрой еды.

   В мои задачи, помимо забот о Партизане, входил отстрел грачей, которыми мы в это время питались (Мирра Дмитриевна варила из них вкусную лапшу). Другим источником нашего пропитания были рыбки гольяны, в изобилии водившиеся в горных речках. К этому времени я уже знал нехитрые приемы их отлавливания с помощью кошёлки, открытой по течению. Ко дну такой кошёлки привязывался кусочек хлеба, течением уносило крошки из сетки, и гольяны, привлеченные выносимыми крошками, заплывали в кошёлку, и мне оставалось лишь в нужный момент вздернуть кошель вверх вместе с неосторожно заплывшими туда рыбками.

   Пойманных гольянов не нужно было чистить, а просто высыпать их кишащую массу на подогретую залитую подсолнечным маслом сковороду.

Жареные гольяны и лапша из грачей служили нам главной пищей в течение 2-х месяцев, но, кроме того, мы регулярно навещали расположенные тут же в пойме деревни, с жителями которых сразу же устанавливали самые дружеские отношения.

   Нас приглашали в юрты, поили молоком и кумысом, угощали мёдом, много расспрашивали о московской и уфимской жизни. Константин Степанович, который немного разбирался в медицине, лечил больных, а я, как сын и племянник врачей, что называется был у него на «подхвате».

Местные жители высоко оценили нашу помощь, так как в те далекие годы они не могли мечтать не только о врачебной, но даже о фельдшерской помощи. Нередко врач действовал в одном лице с ветеринаром, да и тот был один на несколько деревень. При полном отсутствии дорог, и типичной для тех краев весенней распутице, добраться до лечебного пункта можно было только на лошади, затратив на это день, иногда не один.

   Среди моих задач в этих экспедициях была одна, доставлявшая мне особое удовольствие — Константин Степанович сразу же определил меня в свои лаборанты и помощники. Я должен был сопровождать его на дальних экскурсиях по окрестным холмам и помогать в раскапывании пчелиных норок и вообще наблюдениях за пчелами, посещающими растения-медоносы.

Нельзя сказать, что это занятие было совсем безобидным. На всю жизнь я запомнил следующий случай. На одном из экскурсий Константин Степанович ушел один и долго отсутствовал, вызвав особое беспокойство Мирры Дмитриевны. Когда вернулся, был взволнован и даже испуган. Когда он, в конце концов, успокоился и поел, он рассказал нам историю, которая с ним приключилась.

    В этот раз он обследовал мелкий березняк на склоне ближайшей горы. Вскоре заметил пчёл, залетающих в основание березового кустарника, несколько веток которого росли повыше других и одна из них выглядела довольно массивной. Хотя это и было необычным для березовой поросли, тем не менее Константин Степанович не придал этому значения. Наверное потому, что сразу же устремился к пчелиному летку, в который влетали пчелы.

Наблюдая за летком, Константин Степанович сначала не обратил внимания на утолщенную ветку у глаза, а когда спохватился и посмотрел, то обнаружил, что рядом с его головой на березовой ветке медленно качается голова гадюки.

    В это время года яд гадюки особенно опасен для человека. Кроме того, на таком расстоянии от головы гадюка наверняка бы не промахнулась и, следовательно, Константин Степанович рисковал получить смертельный укус. Однако, занимаясь пчелами, он осознал грозившую ему смертельную опасность далеко не сразу. На его счастье в момент этот он как бы оцепенел, а затем по наитию свыше стал очень медленно отодвигаться от опасной ветки. Но гадюка и сама не стала проявлять признаков агрессии, а спокойно висела.

    В конце концов, все кончилось наилучшим образом, и участники событий остались при своих интересах. Припоминая эту историю уже повзрослев, и начав писательствовать, я отразил это событие в научно- экологическом очерке, который назвал «Змея пожалела». Более точного названия я просто не мог подобрать.

    Тогда же, обсуждая поведение змеи, не ужалившей Константина Степановича, мы могли благодарить только Господа Бога и змею, сохранивших жизнь дорогому нам человеку. Конечно, после такого события Мирра Дмитриевна сделала соответствующие выводы. Константину Степановичу было категорически запрещено бродить по горам без сопровождения вооруженного ружьем помощника, в данном случае меня. И хотя всю оставшуюся часть экспедиции я исправно нёс эту службу, к счастью мне так и не пришлось воспользоваться ружьём для охраны Константина Степановича от змеи.

А наше доброе отношение с местными башкирами уже перед самым возвращением в Уфу помогли мне избавиться от серьезной беды. По причине, непонятной мне до сих пор, в конце 2-х месячной экспедиции я неожиданно ослаб насколько, что не мог не только выполнять свои прямые обязанности, но и вообще то и дело впадал в какое-то особое оцепенение, затрудняющее движение конечностей.

   Константин Степанович, прослывший о чудесных способностях местных знахарки, уложил меня на телегу и повёз в деревню, где жила эта целительница. Через два часа тряской дороги мы добрались до юрты целительницы, расположенной на дальней окраины посёлка. Нам навстречу вышла старенькая апа с мягкими добрыми руками и ласковой речью. Подошла ко мне, погладила по голове, подняла веки и внимательно осмотрела белки глаз. А затем объяснила Константину Степановичу, что заберет меня на какое-то время к себе, и будет лечить травами. Два дюжих молодца тут же сняли меня с телеги и отнесли к ней в юрту, положив на мягкую кошму с подушками. Апа же, что-то ласково приговаривая, заставила выпить большую кружку травяного отвара, после чего я забылся и очнулся только на следующий день, но уже в совершенно другом состоянии, гораздо более бодрым. Однако лечение продолжалось. Теперь апа заставила выпить деревянную миску кумыса, после чего я опять заснул, впав в какое-то забытье. Зато когда оно кончилось, я почувствовал себя здоровым человеком.

   Меня опять водрузили на телегу и отправили в лагерь экспедиции. А я настолько проникся к пожилой башкирке, что перед возращением в Уфу настоял на том, чтобы мы с Константином Степановичем ее навестили и поблагодарили. Вернувшись в Уфу, Константин Степанович рассказал о башкирке-целительнице своим местным студентам, попросив поблагодарить её от нас обоих, передав ей небольшой подарок. Спустя год Константин Степанович рассказал мне, что студенты просьбу выполнили, и что апа по-прежнему жива, и продолжает успешно лечить всех тех, кто к ней обращается. Благодарность к ней я сохранил на всю жизнь.